macroevolution (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
macroevolution) wrote2017-01-04 11:57 am
macroevolution) wrote2017-01-04 11:57 am
Окситоцин, любовь и война
Нейропептид окситоцин играет важную роль в регуляции социального и полового поведения животных. Для разных видов млекопитающих (от крыс до людей) показана способность окситоцина стимулировать аффилиативное (дружеское), половое и родительское поведение, подавлять страх, повышать доверчивость и восприимчивость к положительным социальным стимулам. Кроме того, окситоцин стимулирует у людей «оборонительную» агрессию против чужаков в контексте межгрупповой конкуренции. Германские приматологи, изучающие диких шимпанзе в национальном парке Таи (Кот-д’Ивуар), показали, что межгрупповые конфликты у шимпанзе сопряжены с повышением уровня окситоцина в моче. При коллективной охоте на мелких обезьян окситоцин у шимпанзе тоже повышается, но не так сильно. Новые данные позволяют предположить, что окситоцин является у шимпанзе не «гормоном любви и дружбы», а «гормоном любви, дружбы и войны».
Читать полностью
Для тех, кто прочел статью по ссылке, добавлю небольшой комментарий от себя. Неформальный, ненаучный, некорректный, чистые домыслы и грубое биологизаторство, ага.
Это очень важная работа, благодаря которой в общих чертах складывается весь окситоциновый пазл. Окситоцинэргическая система у млекопитающих с давних пор служила для регуляции репродктивного и родительского поведения. У социальных видов и у тех, кто формирует устойчивые брачные пары, эта система кооптируется для обслуживания аффилиативных (дружеских) отношений и привязанностей, а также для координации групповых действий (как, например, при коллективной охоте на мелких обезьян, которую практикуют шимпанзе). У видов, для которых характерны регулярные кровопролитные межгрупповые конфликты (как у шимпанзе и людей), эта система может быть привлечена еще и для обслуживания парохиальности и парохиального альтруизма. "Гормон любви и дружбы" становится "Гормоном любви, дружбы, координации групповых действий и войны" (не цепляйтесь к такому употреблению термина "гормон", я использую здесь это слово в расширенном смысле, поэтому в кавычках).
Развитая окситоцинэргическая система регуляции социального поведения - удобнейшая преадаптация для создания системы, регулирующей военное поведение. Окситоцин усиливает аффилиацию; чувствительность к положительным социально-значимым стимулам (т..е. к аффилиативным действиям и сигналам сородичей); отсюда - сплоченность, чувство "один за всех и все за одного", боевое братство - замешанное на остром чувстве любви к "своим", к боевым товарищам, к тем кто с нами.
Окситоцин притупляет чувство страха - в случае родительского поведения это полезно, чтобы защищать детеныша. Насколько это полезно в случае войны - пояснять не нужно.
А еще окситоцин повышает доверчивость (показано на людях). Отсюда - повышенная уязвимость к пропаганде, исходящей от "своих", если присутствует социальный контекст "наших бьют". Только очень ленивый лидер не использует эту уязвимость (и проиграет битву).
В обсуждаемой статье описано поведение шимпанзе в ходе инициации боевого рейда (есть также видео). Громкие вопли, беготня, объятия, растущее возбуждение, троганье друг друга за гениталии. Затем начинается рейд - и обезьяны замолкают, сосредотачиваются, идут бесшумно и чутко, держат строй.
Сравните это, например, с типичными средневековыми батальными сценами в голливудовских фильмах (которые, вероятно дают идеализированное, сказочное, но естественное для нас представление об инициации межгрупповой стычки). Сначала страх и сомнения, потом пламенные речи вождей, громкие крики, объятия, чувство боевого братства - и страх отступает, и появляется спокойная решимость... Я, слава богу, никогда не принимал участия в боевых действиях. Но вспомните чувства, которые захватывали участников протестных митингов. Помните, у многих было такое чувство, что кругом столько прекрасных людей. Это, я думаю, был выброс окситоцина, стимулируемый социальным контекстом "мы вместе против них".
Похоже, любовь и война крепко связаны через окситоцинэргическую систему. Эта связь, конечно, ни в коем случае не является неразрывной. Плохо то, что межгрупповая вражда - сильнейший стимул для любви, и поэтому людям будет очень трудно избавиться от вражды.
Читать полностью
Для тех, кто прочел статью по ссылке, добавлю небольшой комментарий от себя. Неформальный, ненаучный, некорректный, чистые домыслы и грубое биологизаторство, ага.
Это очень важная работа, благодаря которой в общих чертах складывается весь окситоциновый пазл. Окситоцинэргическая система у млекопитающих с давних пор служила для регуляции репродктивного и родительского поведения. У социальных видов и у тех, кто формирует устойчивые брачные пары, эта система кооптируется для обслуживания аффилиативных (дружеских) отношений и привязанностей, а также для координации групповых действий (как, например, при коллективной охоте на мелких обезьян, которую практикуют шимпанзе). У видов, для которых характерны регулярные кровопролитные межгрупповые конфликты (как у шимпанзе и людей), эта система может быть привлечена еще и для обслуживания парохиальности и парохиального альтруизма. "Гормон любви и дружбы" становится "Гормоном любви, дружбы, координации групповых действий и войны" (не цепляйтесь к такому употреблению термина "гормон", я использую здесь это слово в расширенном смысле, поэтому в кавычках).
Развитая окситоцинэргическая система регуляции социального поведения - удобнейшая преадаптация для создания системы, регулирующей военное поведение. Окситоцин усиливает аффилиацию; чувствительность к положительным социально-значимым стимулам (т..е. к аффилиативным действиям и сигналам сородичей); отсюда - сплоченность, чувство "один за всех и все за одного", боевое братство - замешанное на остром чувстве любви к "своим", к боевым товарищам, к тем кто с нами.
Окситоцин притупляет чувство страха - в случае родительского поведения это полезно, чтобы защищать детеныша. Насколько это полезно в случае войны - пояснять не нужно.
А еще окситоцин повышает доверчивость (показано на людях). Отсюда - повышенная уязвимость к пропаганде, исходящей от "своих", если присутствует социальный контекст "наших бьют". Только очень ленивый лидер не использует эту уязвимость (и проиграет битву).
В обсуждаемой статье описано поведение шимпанзе в ходе инициации боевого рейда (есть также видео). Громкие вопли, беготня, объятия, растущее возбуждение, троганье друг друга за гениталии. Затем начинается рейд - и обезьяны замолкают, сосредотачиваются, идут бесшумно и чутко, держат строй.
Сравните это, например, с типичными средневековыми батальными сценами в голливудовских фильмах (которые, вероятно дают идеализированное, сказочное, но естественное для нас представление об инициации межгрупповой стычки). Сначала страх и сомнения, потом пламенные речи вождей, громкие крики, объятия, чувство боевого братства - и страх отступает, и появляется спокойная решимость... Я, слава богу, никогда не принимал участия в боевых действиях. Но вспомните чувства, которые захватывали участников протестных митингов. Помните, у многих было такое чувство, что кругом столько прекрасных людей. Это, я думаю, был выброс окситоцина, стимулируемый социальным контекстом "мы вместе против них".
Похоже, любовь и война крепко связаны через окситоцинэргическую систему. Эта связь, конечно, ни в коем случае не является неразрывной. Плохо то, что межгрупповая вражда - сильнейший стимул для любви, и поэтому людям будет очень трудно избавиться от вражды.
no subject
no subject
"Мерлин рано потерял мать. В три года малыш ничем не отличался от других детенышей того же возраста: он все еще сосал грудь, ездил на спине у матери и спал рядом с ней в гнезде. Однажды Марина с Мерлином не пришли к месту подкормки и с тех пор вообще перестали посещать лагерь. Шестилетняя сестрина Мерлина, Мифф, продолжала приходить к нам за бананами. Мы решили, что мать и детеныш погибли. Но месяца через три Мерлин вслед за своим старшим братом, тринадцатилетним Пене, вновь появился в лагере. Он сильно исхудал, живот втянулся, личико, и без того крошечное, сморщилось, а глаза стали от этого еще более огромными. Что случилось с его матерью? Сколько времени прошло после ее смерти? Как ему удалось выжить? Мы, конечно, не могли ответить на эти вопросы, но выглядел малыш так, как будто бы он не спал в течение долгого времени.
Все шимпанзе, которые находились в это время в лагере, радостно приветствовали осиротевшего детеныша: объятия и поцелуи чередовались с дружескими прикосновениями и похлопываниями. Мерлин поел немного бананов и, усевшись на землю, прижался к старшему брату. Через некоторое время в лагере появилась Мифф. Она тотчас подбежала к малышу, и оба занялись взаимным обыскиванием. Правда, сиротка Мерлин лишь едва коснулся шерсти Мифф, в то время как она тщательно перебирала один волосок за другим и за пятнадцать минут привела в порядок всю шерстку маленького братца. Собравшись уходить, Мифф оглянулась и выжидающе посмотрела на Мерлина, тот затрусил следом за ней. Так всегда делает мать перед тем, как отправиться в путь.
С этого дня Мифф и в самом деле начала по-матерински заботиться о своем младшем брате. Они всюду бродили вместе и по ночам спали в одном гнезде. Мифф то и дело чистила Мерлину шерстку, наверное, даже чаще, чем это делала бы Марина. В первые дни сестрица позволяла малышу взбираться к ней на спину, но потом стала прогонять его — очевидно, для нее, худенькой и не слишком крепкой, это была непосильная ноша. Пепе, уже почти взрослый самец, стал проводить с младшими членами семьи гораздо больше времени, чем раньше, когда была жива их мать, — может быть, из-за Мифф, которая теперь по пятам ходила за ним. В минуты чрезмерного волнения Пепе обычно подбегал к маленькому Мерлину и, прикоснувшись к брату, быстро успокаивался.
Но шли недели, а Мерлин, несмотря на все заботы Мифф, все больше худел, все больше вваливались его глаза, шерсть становилась тусклой и вылезала клочьями. Он все меньше и меньше играл со своими сверстниками и временами впадал в сонное оцепенение. Поведение его резко изменилось.
К, шести годам поведение Мерлина стало еще более странным. Он то и дело висел вниз головой, уцепившись ногами за ветку и не шевелясь, наподобие летучей мыши. Или, усевшись на земле и обхватив колени руками, начинал монотонно раскачиваться из стороны в сторону, а его огромные, широко раскрытые глаза неподвижно смотрели в одну точку. Он все чаще занимался самообыскиванием, при этом он беспощадно выдергивал волос за волосом и, пожевав волосяную луковицу, выплевывал их.
Лишь в одном отношении Мерлин сильно повзрослел: раньше он, как и другие малыши, проводил за работой не больше двух минут, а потом бежал играть со сверстниками и через некоторое время снова возвращался к прерванному занятию. Теперь же он работал с упорством взрослого шимпанзе — однажды он просидел возле термитника целых сорок пять минут, причем за все это время ему удалось поймать только одного термита, да и тот уцепился за его палец, когда он попытался расширить отверстие.
Мерлин был не единственным сиротой в нашей группе. Еще три детеныша рано лишились матерей, причем двух из них, так же как и Мерлина, опекали старшие члены семьи. Малышка Битл осталась без матери тоже в трехлетнем возрасте, но ее сестра была на два или три года старше Мифф. Сильная и крепко сложенная, эта молодая самка спала вместе с Битл, чистила ей шерстку и даже позволяла ездить верхом на своей широкой спине.
Правда, и в поведении Битл мы нередко замечали те же признаки угнетенного состояния, что и у Мерлина: она часто впадала в оцепенение и отказывалась играть со сверстниками. Но постепенно это прошло, и к шести годам Битл ничем не отличалась от других детенышей того же возраста, за исключением, пожалуй, того, что ни на шаг не отходила от своей старшей сестры."